ПИСЬМА ОБ ИСПОВЕДИ

 
 
Конокрад

Я служу священником уже довольно много лет. У меня немало размышлений об исповеди, и немало интересных и поучительных историй, связанных с этим важнейшим Таинством. Хочу о такой истории рассказать.

Однажды я принимал исповедь одного человека, который впервые приступал к этому Таинству. Он сказал:

— Да, я сознаю, что надо исповедоваться, но я не знаю, в чем исповедоваться. Ну, батюшка, помогите мне!

Я ответил ему, что я не прозорливый человек, смогу ему назвать только какие-то основные грехи, а он от этого уже сам попробует исходить, подготовится дома и придет в следующий раз. Нет, говорит, сейчас давайте попробуем! Тогда я стал перечислять ему какие-то типичные ошибки, грехи... Он поддакивал абсолютно на всё, абсолютно со всем соглашался. И потом говорит:

— Давайте так, батюшка, чтобы у вас времени не отнимать, не утомлять вас... Я грешен во всем.

— Это очень плохо, но давайте попробуем начать исправляться. Для начала верните коней.

— Каких коней?

— Ну, вы же грешны во всем. Есть грех конокрадства. Вы значит, своровали коней.

— Нет, коней я не воровал.

— Ну подождите, тогда, значит, не во всем грешны!

— Значит, не во всем...

Он впоследствии подарил мне пазл из 600 частей, с изображением коней. И подписал: «Возвращаю коней». После этого стал исповедоваться и причащаться, причем вдумчиво относиться к своим поступкам, к жизни и видеть врага, то есть грех, в лицо.

о. Игорь

 *** 
Священник стоит на исповеди как свидетель, следовательно, волны покаяния всех должны пройти через сердце священника. Сколько он должен вместить, кому только он не должен сострадать. Кого только он не обязан полюбить. Господи, какое же должно быть сердце священника. Господи, помоги, я человек и изнемогаю...

Священник Дмитрий Дудко (1922—2004)

*** 
«Должно быть, тяжело для вас, отец Иоанн, слушать и принимать исповеди человеческих грехов?..»

Я ответил: «Это — Пасха! Это радость большая — принимать искреннее покаяние, все равно в каких грехах (и чем больше грех человека, тем радостнее его покаяние). Человек освобождает от смерти свою душу — это радость».

Архиепископ Иоанн (Шаховской) (1902—1989)

«Я такой же, как и вы все»

Как-то в нашей студенческой столовой разговор зашел о Православии, о храме, об Исповеди. И моя однокурсница вознегодовала: «С какой это стати я буду какому-то незнакомому человеку рассказывать про свои грехи? А вдруг этот батюшка в свободное от службы время с девками в баню ходит?» Волосы мои встали дыбом — ну что тут скажешь?..

Я задумалась позже: откуда ж такое отношение к священникам у многих — заранее враждебное? Дескать, мы с ними, священнослужителями, «по разные стороны баррикад»: я к аналою пойду, как подчиненный к начальнику с повинной, — с досадой, что придется «унижаться»...

Мне очень запомнилась и очень помогла понять место священника в таинствах одна моя исповедь. Однажды я приехала в монастырь, перед Литургией священник собрал в храме исповедующихся, мы вместе прочитали молитву перед исповедью... А надо сказать, что батюшка этот отличался военной выправкой и глядел строго. Мне подумалось, что вот такой по головке точно не погладит, а ну как к Причастию не допустит или вообще вон выгонит громогласно! И вот после молитвы он повернулся к нам и стал говорить так просто, без какой бы то ни было властности: «Я такой же человек, как и вы, и я тоже каюсь и исповедуюсь. Все мы люди и все ведем одну и ту же борьбу, поэтому бояться не нужно. Вы пришли на исповедь, чтобы очиститься, и ваши слова принимает Бог. Будьте искренни и честны сами с собой и с Ним». Повернулся к аналою — и начал исповедовать.

После этих слов — будто камень с плеч спал. Все стало на свои места — зачем слова подбирать, чего бояться? Говорить надо как есть. Совесть обличает — вот и говори. Не скажу, что с тех пор все стало «сладко да гладко», но эти слова восстанавливаю в памяти всякий раз. А все-таки мы по одну сторону этих самых баррикад.

Варя, Москва

***

Мы еще не приступили к исповеди, а душа наша слышит искушающие голоса: «Не отложить ли? достаточно ли приготовлен, не слишком ли часто говею?» Нужно дать твердый отпор этим сомнениям. «Если ты приступаешь служить Господу Богу, то приготовь душу твою к искушению» (Сир 2:1). Если ты решил говеть, — явится множество препятствий, внутренних и внешних: они исчезают, как только проявишь твердость в своих намерениях.

Священник Александр Ельчанинов (1881—1934)

Епитимья

Мой семилетний сын Тимофей с самой первой исповеди подходил к этому таинству спокойно и уверенно и также всегда спокойно шествовал к Чаше — причащаться. Не в пример мне, ревевшей перед его первой исповедью так, будто на фронт сына отправляю, а не к аналою! Но потом, несколькими месяцами позже, случилось нечто неожиданное...

Летом, живя на даче, мы ходили в деревенский храм, службы там были долгие. Деток, конечно, на исповедь всегда пропускали вперед, но их было немало. Стоит мой герой, как всегда спокоен, что-то бормочет себе под нос, глазеет по сторонам. И тут лицо его меняется, губы дрожат, слезы сейчас потекут:

— Я забыл...

— Что забыл?

— Я обещал...

— Что обещал?

— Батюшке обещал и не выполнил.

Тут он мне и рассказал, как на последней исповеди священник дал ему наказ больше читать (тема эта для нас больная), и Тимофей торжественно обещал. Пообещал, да и преспокойненько себе забыл, а тут...

— Не пойду на исповедь.

— Как же, — спрашиваю, — а дальше-то что?

Попыталась успокоить его, но как раз подошла очередь, всего в слезах я передала сына улыбающемуся священнику, и началась исповедь...

После, умиротворенный, с улыбкой он подошел ко мне и прижался.

— Мама, как легко, как хорошо.

Улыбка не сходила с его лица весь день и как-то по особому светились глаза.

С тех пор, если я не шла на исповедь, он спрашивал:

— Почему не идешь? Забыла что-то или не выполнила?

Настя, Москва

*** 
Исповеди не надо бояться. Ведь если чего не знает человек, то все видит Бог, Он ждет чистосердечного покаяния, посредством которого кающийся становится чист и светел.

Схиархимандрит Иоанн (Маслов) (1932—1991)

*** 
Приносить духовнику надо не список грехов, а покаянное чувство, не детально разработанную диссертацию, а сокрушенное сердце.

Священник Александр Ельчанинов (1881—1934)

Странная девушка

Вспоминаю одну исповедь, ставшую для меня отрезвляющим щелчком по лбу. Только исповедь это была не моя...

В самом начале Великого поста я собралась исповедоваться, чтобы на следующий день причаститься. Мотив был один: давно не причащалась. К таинству готовилась как-то механически, отрешенно...

..Отец Александр, мой духовник, всегда исповедует долго и обстоятельно. Я стояла в самом хвосте очереди на исповедь, и в конце концов в опустевшем храме осталось только четыре человека: священник, сторож, я и девушка в темной одежде.

Я видела ее раньше и считала, что она «со странностями»: платок у нее почти всегда был сбит на сторону, лицо выражало нелюдимость.

Подошла ее очередь идти к аналою... Я стояла в дальнем углу храма, но девушка говорила так громко, что все было слышно. И не слышать ее слов было невозможно! И каких слов!...

Мне стало не по себе: ведь человек ходит в храм, думала я, а говорит какие-то совершенно несовместимые с православием вещи! Как можно себе позволить так думать?! А батюшка слушал, успокаивал и это тоже удивляло: откуда столько терпения? Девушка говорила о таких болезненных вещах, что слушать было тяжело.

И тут я посмотрела в свой листок: страшные, в общем-то, слова, обозначавшие в моем конспекте совершенные мною грехи, звучали отстраненно. Они как будто не имели ко мне никакого отношения. Наверное, я могла бы спокойно выйти на большую аудиторию и произнести: «Согрешила словом, невниманием, человекоугодием…»

И я вдруг поняла: девушка-то выговаривала то, что наболело, не приукрашивая, не скрываясь за общими словами. А я была больше похожа на человека, к которому пришел врач, нажимает на больное место, а пациент все время говорит, что ему не больно…

…В тот вечер я все же прочитала свои слова по бумажке… Но благодаря затянувшейся исповеди и девушке «со странностями», возвращаясь домой, я почувствовала, что появилась надежда — стать лучше, честнее с самой собой. Что Пасха в этом году будет и моим личным праздником.

Аня, 30 лет, Москва

*** 
Таинство покаяния дает нам новую жизнь и примиряет нас с миром, но не так, как примиряют оптимисты и поборники наслаждения. Радость дается не даром, она обусловлена раскаянием. Другими словами, цена ей — истина, или, если хотите, реальность. Мы должны увидеть себя такими, какие мы есть. Когда так видят только других, это называется реализмом.

Гилберт Честертон (1874—1936),
«Человек с золотым ключом. Автобиография»

Исповедь безгрешного

Я был атеистом. Мне было жалко расстраивать мою верующую мать, а что поделаешь — не верил я в Бога! Много раз моя терпеливая мама тихонько так просила: «Сынок, может, в храм зайдешь — праздник большой?». Хотела очень, чтоб я на исповедь пошел, чтоб причащаться стал.

Однажды, из жалости и уважения к матери, я согласился — мы с ней вдвоем поехали в монастырь на службу. Раз в Бога я не очень-то верил, то и таинства Церкви всерьез не воспринимал — хоть, думаю, мать порадую.

Она перед исповедью старалась мне объяснить, для чего нужно исповедоваться и как к этому подойти. Я перебрал в уме 10 заповедей: не убий, не укради, почитай отца и мать и т. д. Наскоро измерив свою «христианскую» жизнь заповедями (данными, как я позже узнал, еще за 1500 лет до рождения Христа), я осмелел. Что же? Вроде как чист я!

И вот — моя очередь исповедоваться. Подошел я к аналою и с этой-то похвалы себе и начал. Дескать, просмотрел список тяжких грехов — убийство, кража, блуд — и нашел, что от всего этого я свободен. Выслушав меня, батюшка очень кротко сказал: «Сынок, сегодня произошло чудо: ко мне пришел совершенно безгрешный человек, святой. А посему тебе прямая дорога сразу в Небеса. И Причастие тебе не нужно».

«Как это, — удивился я, — почему?»

«Через Причастие, — ответил священник, — верующие грешники сочетаются с Богом, освящаются. А ты уже святой. Поэтому тебе причащаться не нужно. Иди себе с Богом».

Я, несколько удивленный и довольный собой, уже готов был отойти, но священник добавил: «Только ты еще подумай и ответь на один вопрос: помог ли ты в своей жизни кому-нибудь просто так».

Я раздумывать не стал: «Нет, — говорю, — меня никто и не просил никогда».

С тем и ушел. Прошел гордо через толпу верующих к выходу. И вдруг что-то стало тоскливо саднить в душе… И на меня, как из ведра, посыпались воспоминания! В первую очередь, вспомнилась старушка из соседнего подъезда. Как я не помог ей донести тяжелую сумку. Она и вправду не просила об этом! Но я-то видел, что она нуждается в помощи, и прошел мимо...

И вдруг так мне стало стыдно за себя такого «хорошего», «святошу». Стал припоминать одну за другой свои неправды, грехи. И тут уж стало ясно, что исповедь мне нужна, как воздух!

В итоге вернулся я в храм и снова встал в очередь, мимо которой так гордо прошествовал 10 минут назад. Исповедался уже по-настоящему, всем сердцем, а затем причастился. А тот священник позже стал моим духовником. На радость маме. Негоднейший из меня вышел атеист...

Олег, Беларусь

***
Боже, живу я только на поверхности жизни души моей, боюсь глубин, боюсь уйти в одиночество, боюсь пустыни, боюсь глубины и тьмы; а Ты, Господи, ждешь меня в глубинах... Боже, гублю я в себе человека, которого Ты создал для вечной жизни — прости и помилуй!

Митрополит Сурожский Антоний (1914—2003).
Фрагмент общей исповеди

Исповедь самоубийцы

В моей священнической практике был такой очень интересный случай. Однажды моя родственница, живущая в глухой деревне, попросила приехать, чтобы помочь соорудить некоторое подобие перехода через реку — старый мост «трудолюбивые» жители разобрали и сдали на металлолом...

Я приехал. Но приступить к работе сразу не удалось: тетушка решила для начала показать мне свой молитвенный дом в соседней деревне, полуразрушенный храм по соседству, заодно просила заехать в магазин. Все это мы обошли, осмотрели, сделали. Казалось, можно приступать к ремонту... но не тут-то было!

Нас постоянно задерживали: в молитвенный дом пришла вдова, попросила панихиду отслужить по ее мужу; в магазине разговорчивые тетушки задержали мою родственницу еще минут на 15; по дороге в храм — остановил директор школы и начал выговаривать моей родственнице за ее подопечного-школьника, безалаберного ученика... Я нервничал — времени оставалось все меньше.

Наконец мы сели-таки в машину, готовые ехать к речке... И вот в этот самый момент неизвестно откуда возник и постучал в окно странный молодой человек, лет, наверное, 29-ти, в очках, весь красный, какой-то запыхавшийся. Он спросил:

— Вы случайно не из церкви?

Я говорю:

— Из церкви.

— Священнослужитель?

— Да.

— Вы знаете, я иду вешаться. Хочу у вас перед этим ис­по­ведаться.

У него были жестокие семейные неурядицы, мужское самолюбие и гордость были уязвлены до крайности. А один грех, как известно, тянет за собой другой — и так вплоть до мысли о самоубийстве.

У меня с собой были и требник, и Евангелие, и крест. Я вышел, все это достал, одел епитрахиль, прочитал положенные молитвы, расположившись в разрушенной колокольне с «наскальной живописью», посередине которой зияло кострище — на нем, очевидно, недавно жарили шашлыки. Выслушал очень долгую исповедь этого молодого человека. Время пролетело незаметно, но, как потом оказалось, беседовали мы очень долго, и убивать себя человек раздумал...

Милостью Божией, он до сих пор здравствует, живет, пересмотрел свою жизнь, понял свои ошибки. Жизнь была спасена!

И вот что я думаю теперь. Слава милостивому Господу, Который привел священника за 400 км от его дома, задержал его, где надо и сколько надо, для того, чтобы дать возможность отчаявшемуся человеку постучать в окошко его автомобиля и впоследствии встать на истинный путь. Этот парень воспользовался такой возможностью. Честь ему и хвала.

о. Игорь