Статьи - НАУКА и РЕЛИГИЯ

НАУКА ИЛИ МЕТАФИЗИКА? 150-ЛЕТНИЙ СПОР ОБ ЭВОЛЮЦИИ

протоиерей Михаил Дронов

В прошлом веке дарвинизм был самым мощным из трех «слонов» общественного сознания наряду с марксизмом и фрейдизмом. О загадке его популярности и современных перспективах теории эволюции размышляет кандидат богословия настоятель общины Святителя Николая во Фрейбурге.

Часть I. Наука или метафизика

Дарвинизму 150 лет. Днем его рождения можно считать 30 июня 1860 года: в этот день в Оксфорде прошли нашумевшие дебаты о теории эволюции между Томасом Гексли и епископом Сэмьюэлом Уилберфорсом. Меньше чем за год до этого в Лондоне вышла знаменитая книга Чарльза Дарвина (1809–1882) «Происхождение видов путем естественного отбора, или Сохранение благоприятствуемых пород в борьбе за жизнь» (прим. 1). В ней автор утверждал, что открыл механизм саморазвития жизни. Сам Дарвин в этих дебатах не участвовал: то ли по болезни и привычке к уединенной жизни в родовом поместье в Дауне, то ли по скромности, поскольку был дипломированным богословом, а не естествоиспытателем, то ли оттого что не был допущен в общество тогдашних «законодателей» естественных наук.

Чернорабочий науки
 До того как пятидесятилетний Чарльз Дарвин сделался основателем дарвинизма, в научных кругах он был известен как естествоиспытатель-любитель, после двухлетних попыток так и не сумевший одолеть медицинскую науку в Эдинбургском университете и вынужденный переквалифицироваться в священники. Правда, в период обучения богословию в Кембридже (1828–1831) он не особо утруждал себя посещением лекций, проводя больше времени в кругу коллекционеров насекомых, и даже сам открыл несколько еще не известных науке жуков. Он сблизился с профессором ботаники Джоном Стивенсом Генслоу (1796–1861) и стал его другом. Благодаря этому знакомству в кругу ведущих кембриджских натуралистов он приобрел известность как «тот, который гуляет с Генслоу» («the man, who walks with Henslow»). 

Особое уважение к нему ученых натуралистов вызвало то, что он не изменил науке и готов был ей служить если не профессором, то хотя бы «чернорабочим». Пять лет он провел в снаряженной английским правительством кругосветной экспедиции в качестве неоплачиваемого сборщика коллекций, относящихся к естественной истории. Можно сказать, что пять лет кругосветного -путешествия -обеспечили Дарвина материалом для исследований на всю оставшуюся жизнь и определили его научную карьеру. Даже на титульном листе «Происхождения видов», ставшего главной книгой его жизни, Дарвин представлен читателям как автор знаменитого «Дневника изысканий по естественной истории и геологии стран, посещаемых во время кругосветного плавания корабля Ее Величества “Бигль”» (2).

Естественный отбор и страсти вокруг него
В то время идеи самозарождения и саморазвития жизни, что называется, носились в воздухе, и общество давно уже ожидало научной аргументации для отказа от религиозного мировоззрения. Задержка была только за тем, кто возьмется их провозгласить. Идеи подобного рода, при всей их идеологической заманчивости, при тогдашнем состоянии науки были недоказуемыми (как, впрочем, остаются они недоказуемыми строгими научными методами и сегодня, но об этом — далее).

Усмотреть в естественном отборе двигатель эволюции Дарвину помогло знакомство с книгой английского экономиста Томаса Мальтуса (1766–1834) «Опыт о законе народонаселения» (3). Прирост населения Мальтус рассматривал с точки -зрения -сельского хозяйства. Экономист подсчитал, что производство продовольствия растет в арифметической прогрессии, в то время как население Земли возрастает — в геометрической. Это должно неизбежно привести к ситуации, когда большинство людей столкнется с угрозой голодной смерти. Выжить в таких условиях смогут только самые сильные и жестокие.

Сегодня мы с облегчением можем констатировать, что наиболее мрачные прогнозы Мальтуса не оправдались. Но его своеобразная антиутопия, предсказывающая беспощадную конкуренцию людей в самом своем существовании, их борьбу за жизнь, глубоко запала в душу тридцатилетнего Дарвина. Именно эту социальную антиутопию Мальтуса он и перенес на весь животный и растительный мир. Однако более пятнадцати лет он делился этой идеей только со своими друзьями — учеными-натуралистами, которые по достоинству оценили ее антихристианский потенциал. Только в 1856 году под влиянием геолога Лайеля он начал готовить свой труд для печати. Можно сказать, что Дарвин, профессионально зная богословие, выполнял идеологический заказ корпорации ученых-естественников, желавших окончательно изгнать идею Бога Творца из общественного сознания.

Дарвинизм — наука или религия?
 Теория науки, разрабатывавшаяся философами-эпистемологами в середине XX века, позволила по-новому оценить методологическую достоверность во многих научных областях: научный метод, прежде считавшийся объективным инструментом истины, на деле включает в себя неустранимые элементы субъективизма исследователя. Ярче всего это показывает, пожалуй, история дарвинизма. 

Сегодня дарвинизм все чаще оценивают как особого рода религию. Причем отзываются так о нем не только богословы или культурологи, а ученые-эволюционисты, которых трудно заподозрить в приверженности к вере в Творца.

Дарвин собрал множество фактов, свидетельствующих как об искусственном, так и о естественном отборе благоприятных признаков, но весь этот фактический материал относится только к внутривидовой изменчивости. Что же касается главного предмета его книги — происхождения именно видов, а не пород, сортов, рас внутри одного вида, то по этому поводу им не было сделано ни одного серьезного заключения.

Во что «эволюционировал» поросенок Алисы
Восторги и страсти вокруг Дарвина не имели прямого отношения к науке. Его «Происхождение видов» ознаменовало окончательную смену идеологической парадигмы, внутри которой живет и развивается наука. По этой причине ликовали неверующие или потерявшие веру ученые. Верующие ученые, как, например, Чарльз Лутвидж Доджсон, профессор математики из оксфордского колледжа «Крайст-Черч» (Christ-Church) — «Церковь Христова», все преподаватели которого принадлежали к англиканскому духовенству, вряд ли тогда могли оценить весь масштаб сдвига мировоззренческих парадигм. Всемирную известность он, правда, приобрел под псевдонимом Льюис Кэрролл, написав ряд детских фантастических книг. В дебатах о теории эволюции, которые в 1860 году проводил «крестный отец» дарвинизма Томас Гексли, верующий ученый увидел не более чем забавный курьез и пародировал его в «Приключениях Алисы в стране чудес», вышедших спустя пять лет, в 1865 году (4).

В «Алисе» Льюиса Кэрролла, в главе, которая называется «Поросенок и перец», Гексли становится Герцогиней, восседающей в центре просторной кухни и нянчащей младенца (теорию эволюции, а может быть, и самого Дарвина, пестуемого влиятельными покровителями). Заправляет же там Кухарка (сэр Ричард Оуэн — выдающийся анатом, председательствовавший в этом собрании), которая непрерывно подбавляет в блюдо перца, так что перец висел в воздухе — «даже Герцогиня время от времени чихала, а младенец чихал и визжал без передышки».

Главный аргумент, выдвинутый Гексли против оксфордской публики, представлявшей интеллектуальную элиту британского общества, воспроизведен Герцогиней почти дословно: «Вы многого не знаете, и это — факт!» (5) Собственно, в этой сакраментальной фразе, перекочевавшей даже в детскую сказку, состояла вся научная аргументация, которую сторонники эволюции могли представить тогда.

При своем появлении дарвинизм действительно мог рассчитывать только на будущие научные открытия. (Заметим, что благодаря достижениям генетики, констатировавшей, с одной стороны, устойчивость видов, о которой тогда даже не подозревали, а с другой — нежизнеспособность мутантов, сегодня для дарвинистов ситуация еще менее благоприятна.)

Далее в «Алисе» Герцогиня поспешно покидает кухню, а с младенцем происходят необычные изменения — он «эволюционирует» в поросенка! Это уже прямой намек писателя Кэрролла на дарвиновскую эволюцию (без этой подсказки вряд ли кто-нибудь сумел бы расшифровать скрытый подтекст). Алиса замечает, что «если бы он вырос, это был бы ужасно уродливый ребенок, но как поросенок он даже симпатичен».

Льюис Кэрролл явно недооценил идеологическую привлекательность дарвинизма. Вопреки его прогнозу «младенец» все же вырос. Но превратился он не в симпатичного игрушечного «хрюшу», а в монстра, своей огромной массой подминающего несогласных. В XX веке наряду с марксизмом и фрейдизмом дарвинизм сделался самым мощным из трех «слонов» общественного сознания. И сегодня, спустя сто пятьдесят лет, мало кто может представить, кем был студент неудачник и коллекционер-путешественник Дарвин в глазах тех, кто ему протежировал в ученых кругах. По иронии судьбы их имена помнят лишь специалисты, а «мальчик для битья» дал имя новой гуманистической религии — дарвинизму, — совпавшей по своему главному вектору с «религией прогресса» марксистов.

«Бульдог» Дарвина и другие создатели дарвинизма
«Раскрутке» идеи естественного отбора Дарвина не в последнюю очередь послужил авторитет Томаса Генри Гексли (Хаксли — Huxley, 1825–1895). Это он стал первым защитником дарвинизма на оксфордских дебатах по теории эволюции 30 июня 1860 года. Как воспитанный человек и джентльмен Гексли, безусловно, чувствовал себя обязанным Дарвину, которого в самом начале своей карьеры, еще в 26-летнем возрасте, просил о рекомендации на профессорскую кафедру в университете Торонто (Канада) (6). Но слава путешественника Дарвина не произвела должного впечатления на университетское руководство, а до публикации «Происхождения видов» оставалось восемь лет: несмотря на рекомендацию Дарвина, Гексли принят не был. Однако всего три года спустя (1854) он, уже будучи членом Королевского общества, занимает кафедру естественной истории при Королевской горной школе в Лондоне и кафедру физиологии в Королевском институте.

Томас Гексли не был романтиком-естествоиспытателем, этаким Паганелем, сошедшим со страниц романов Жюля Верна. Кроме чисто научных интересов он был весьма ангажирован вопросами идеологии. Именно из его уст в 1876 году на собрании Метафизического общества впервые прозвучало понятие «агностицизм», которое сразу широко распространилось для обозначения взглядов, «цивилизованно» отвергающих религиозные воззрения на мир. Согласно этой логике, если невозможно рассудочными методами доказать существование или несуществование Бога, то и нечего себе забивать голову «всякой метафизикой». Но это возможно лишь теоретически. На деле оставаться точно посередине между принятием и непринятием Бога как Создателя и Промыслителя мира может либо тот, кто еще ни разу в жизни не задумался над этим вопросом, либо пантеист, верящий в то, что весь мир в своей совокупности и есть Бог. В реальности агностицизм — это не отказ от выбора, а вполне определенный выбор веры — в то, что Бога, являющегося Личностью, нет, — и соответствующей нравственной ориентации.

Гексли, являясь членом, а с 1883 по 1885 год президентом Лондонского королевского научного общества, распространял свою веру в форме идеи естественного отбора с такой энергией, что его прозвали «Бульдогом Дарвина». Неудивительно, что у этой идеи сразу появился «сиамский близнец», каковым стал атеистический постулат о самозарождении и саморазвитии жизни. Между тем, если подходить строго логически, то подобный атеистический вывод из принципа естественного отбора — и вообще из принципа эволюционного генезиса мироздания — вовсе не обязателен. Да и сам Дарвин, в молодости готовившийся стать священником, -прямо никогда не высказывался против Бога и религии, хотя и не защищал религиозного мировоззрения.

Собственно, Чарльз Дарвин не решался публиковать свои разработки до возникновения риска потери приоритета, так сказать «копирайта», на идею естественного отбора. В 1858 году Дарвин получил от Альфреда Рассела Уоллеса (1823–1913), занимавшегося тогда естественноисторическими исследованиями в Малайском архипелаге, статью с просьбой напечатать ее в журнале Линнеевского общества. В статье лаконично, но отчетливо содержалась та же идея естественного отбора. Близкими друзьями Дарвина были геолог Чарльз Лайель и ботаник Джозеф Хукер, которые и убедили его напечатать вместе со статьей Уоллеса краткое извлечение из своего труда (7). Уже в следующем, 1859 году вышел более подробный очерк, который выдержал шесть прижизненных изданий.

Резонанс был колоссальный. Казалось, многие ученые, сами стеснявшиеся выдвигать от имени науки чисто спекулятивные, научно недоказуемые идеи, с восторгом восприняли хулиганскую выходку дилетанта. Что же касается Уоллеса, то поражает сходство его биографии как ученого с жизненным путем Дарвина. Как и Дарвин, он не получил естественнонаучного университетского образования, был архитектором и неутомимым практиком-любителем природы, коллекционировавшим образцы в Южной Америке и Малайзии. У обоих вопрос о происхождении многообразия видов родился из пытливых наблюдений натуры, и оба почерпнули идею естественного отбора из одного и того же источника — трудов экономиста Мальтуса. Однако Уоллес, будучи на 14 лет младше Дарвина, уступает ему приоритет. Чуть позже он даже вводит термин «дарвинизм», поначалу, правда, звучавший несколько двусмысленно, поскольку сразу же вслед за выходом «Происхождения видов» «шквал научной критики обрушился на произведение натуралиста-любителя… Критики указывали на полную безосновательность выводов автора» (8).

Ничего не объясняющая и ничего не предсказывающая теория
В середине XX века немецко-американский философ-неопозитивист и логик Рудольф Карнап (1891–1970) одним из первых заново пересмотрел структуру научного метода. Цель новоевропейской науки вполне прагматична. Даже если наука остается в рамках чисто теоретических исследований, все законы, выведенные ею, и в том числе теоретические, необходимы для объяснения фактов уже известных, и предсказания фактов еще не известных (9). Серьезный анализ дарвинизма был проделан тогда же, в середине XX века. Австрийско-британский эпистемолог Карл Поппер (1902–1994) признал, что дарвинизм (под которым он понимал эволюционизм в самом широком смысле) не отвечает требованиям к научным теориям, сформулированным Карнапом. Эволюционная теория на самом деле ничего не объясняет и ничего не предсказывает (10). Поппер скептически оценивал способность дарвинизма объяснить происхождение жизни.

Теория, которая ничего не объясняет и ничего не предсказывает, не может быть научной. «Допустим, мы нашли жизнь на Марсе, состоящую всего из трех видов бактерий», — аргументировал это свое утверждение Поппер. Будет ли опровергнут дарвинизм, постулирующий многообразие жизни? «Никоим образом. Мы скажем, что эти три вида являются только формами среди других мутантов, которые оказались достаточно хорошо приспособленными для выживания. И мы скажем то же самое, если имеется только один вид (или ни одного)» (11). На деле эволюционизм не способен предсказать, в каком направлении пойдут эволюционные изменения. Не может он предсказать даже и того, какими условиями эволюция инициализируется. Ведь «благоприятные условия», привычно описанные в общих словах, ни на йоту не приближают эволюционизм к статусу научно проверяемой теории.

Логическая структура эволюционной теории также не выдерживает строгих требований к научному методу. Карл Поппер констатирует, что формулировки, которыми дарвинисты пользуются, откровенно тавталогичны. Например, такие «механизмы эволюции», как «естественный отбор» и «приспособляемость». По сути дела они обозначают одно и то же. Тем не менее, с одной стороны, мы утверждаем, что «если бы виды не приспособились, то они были бы устранены естественным отбором». С другой стороны, «если бы виды были устранены, это должно было бы произойти в силу плохого приспособления к условиям существования» (12). То есть «приспособление» и «отбор» в нарушение элементарных правил логики тавтологически подтверждают друг друга.

Не наблюдаемая в природе эволюция
 Теория эволюции не подходит ни под определение эмпирических законов в науке, как их описал Рудольф Карнап, ни под его определение теоретических законов (13). Дело в том, что эмпирические законы относятся к наблюдаемым реальности и событиям, а теоретические — к ненаблюдаемым. Однако, что очень важно, в обоих случаях действие этих законов в природе не прекращается. Наблюдению человека доступны лишь те события макромира, которые можно визуально-эмпирически отследить, например измерить линейкой, взвесить на весах и т.д. Теперь с этих позиций оценим эволюционное учение. Оно пытается объяснить биологические макрособытия, которые, однако, не наблюдаемы, потому что в данный момент они не происходят, и требуется еще убедиться, что они действительно когда-то происходили. Может быть, в отношении эволюционизма были бы полезными методы исторической науки? Но история рассматривает единичные уникальные события, которые подтверждаются свидетельствами с различной степенью достоверности. Между тем «наблюдаемое» в эволюционизме — это не единичные события, а длительные процессы, растянутые на сотни миллионов лет, и в силу временной протяженности их невозможно «наблюдать» методами исторической критики. 

Спасут ли положение методы исторической геологии и геохронологии? Вопрос упирается в то, что в этих науках является наблюдаемым. Ведь, согласно Карнапу, «наука начинается с непосредственных наблюдений отдельных фактов. Ничто, кроме этого, не является наблюдаемым. Конечно, регулярность не наблюдается непосредственно. Она обнаруживается только тогда, когда многие наблюдения сравниваются друг с другом. Эти регулярности выражаются с помощью утверждений, называемых “законами”» (14).

Создатели стратиграфического метода английский геодезист и геолог Уильям Смит (1769–1839) и французский естествоиспытатель Жорж Кювье (1769–1832), основавший историческую геологию и палеонтологию, смотрели на «наблюдаемое» еще не через эволюционные очки. Они, как и те, кто после них развил метод послойного фиксирования геологических массивов — французский палеонтолог А.д’Орбиньи, швейцарский геолог Л.Агассис, английский геолог А.Седжвик и другие, — были сторонниками теории катастроф и противниками биологической эволюции. Напомним, что именно у Адама Седжвика Дарвин прошел свой двухнедельный «ликбез» по геологии, приняв перед отправкой в кругосветное путешествие участие в организованной Седжвиком экспедиции по Северному Уэльсу.

Наблюдаемое в палеонтологии — это не «изменчивость» окаменевших организмов и не последовательность напластований (она может существенно разниться в пределах одного региона). Наблюдаемое — это даже не ясно различимый осадочный слой. Это всего лишь окаменевшие особи давно погибших организмов. Именно их изучение привело к идее «руководящих ископаемых», которые -возможно отыскать в слоях из различных геологических районов. В конечном счете это привело к появлению на рубеже XVIII и XIX веков самого стратиграфического метода. Но как удостовериться, что окаменелости в слоях пониже принадлежат предкам тех, что в слоях повыше, в особенности если это разные виды? Где же наскрести ту «регулярность» наблюдаемого, которая бы подтвердила эволюцию? Понятно, что удостовериться в этом нельзя, но вполне можно поверить, что и произошло с некоторыми палеонтологами, которые в 70-х годах XIX века начали вписывать наблюдаемые ими окаменелости, ископаемые организмы и остатки организмов геологического прошлого в схему дарвинистской эволюции.

Дело зашло так далеко, что в 1893 году профессор Брюссельского университета Луи Долло сформулировал закон о необратимости эволюции органического мира, который и сегодня в учебных курсах по геологии приводится как теоретическая основа палеонтологических методов. Это запутало всех окончательно. Получается, что геостратиграфический закон Долло справедлив, если эволюция имела место, но в то же время эволюция подтверждается геохронологическими аргументами, выведенными с помощью закона Долло! Подобное пренебрежение логикой не смущает лишь тех, кто раз и навсегда поверил в эволюцию и больше уже не нуждается в строго научных аргументах. Как мы видим, эволюционизм нельзя считать научным в привычном для нас понимании, поскольку его «законы» невозможно вывести ни эмпирически, ни теоретически, ни путем установления исторического факта.

«Ситуационная» логика эволюционизма
 Что такое эволюционизм? Карл Поппер пришел к выводу, что дарвинизм, и вообще эволюционизм, это особая логика мышления. Он называет эту логику «ситуационной», поскольку «мы делаем допущение, что жизнь и ее структурный каркас образуют нашу “ситуацию”» (15). Для середины XX века — по-настоящему революционная мысль. Ведь логика — это совсем не наука в современном понимании. Ее законы ничего не сообщают о природном мире, они лишь констатируют устройство нашего мышления. Тот же Рудольф Карнап не без юмора подмечает, что «законы логики могут быть открыты логиком, сидящим за письменным столом и пишущим знаки на бумаге или даже думающим о них с закрытыми глазами. Никакой закон природы не может быть открыт подобным образом. Законы природы могут быть открыты только путем наблюдения мира и описания его регулярностей» (16). 

Если эволюционизм есть разновидность логики, способ мышления, то логика эта не для всех. В этом отличие эволюционного мышления, например, от аристотелевской формальной логики, законы которой обязательны для всех, кто здраво мыслит. С тем, что эволюционизм — всеобщий закон логики, не согласятся прежде всего те, кто не находит для себя достаточных оснований поверить в эволюцию. Не согласятся с этим и многие сторонники эволюции, поскольку статус закона логики совсем иной, чем статус закона природы. Основой научного объяснения могут служить только эмпирические законы (17).

Если эволюционизм не является ни научной теорией, ни законом логики, то надо искать где-то посередине. Идею эволюции нельзя вывести чистым усилием рассудка, как математические или логические закономерности. Тем не менее она является определенным умозаключением, экстраполирующим какие-то элементы практических наблюдений. Для подобных умозаключений, не верифицируемых средствами наук о природе, в современной сетке знаний также есть своя ячейка. Это — метафизика.

ПРИМЕЧАНИЯ:
1 On the Origin of Species by Means of Natural Selection, or the Preservation of Favoured Races in the Struggle for Life. London: John Murray, Albemarle street, 1859.
2 Русский перевод: Дарвин Ч. Путешествие натуралиста вокруг света на корабле «Бигль». М.: Мысль, 1976.
3 Malthus, Thomas Robert. An Essay on the Principle of Population, as it affects the Future Improvement of Society, with Remarks on the Speculations of Mr Godwin, M. Condorcet and Other Writers, 1798.
4 О дарвиновских сюжетах в произведениях Кэрролла см., например, в книге: Malcolm B. True Science Agrees with the Bible. Bromley; Kent; UK: Sovereign Publications, 1998. См. также:
Головин С.Л. Эволюция мифа. Как человек стал обезьяной. Симферополь: Христианский научно-апологетический центр, 1999. С. 7–8.
5 «You don’t know mach, said the Dushess; and that’s a fact».
6 URL: http://darwin-online.org.uk/EditorialIntroductions/Freeman_HuxleyTestimonials.html
7 Энгельгардт М.А. Дарвин, Чарльз Роберт // Брокгауз и Ефрон. Энциклопедия: В 86 т. 1890–1910. Электронное изд. на 6 CD. Адепт, 2003.
8 Головин С.Л. Эволюция мифа. Как человек стал обезьяной. С. 28.
9 Карнап Р. Философские основания физики. Введение в философию науки. М.: Прогресс, 1971. С. 43.
10 Поппер К. Дарвинизм как метафизическая исследовательская программа // Вопросы философии. 1995. № 12. С. 39–49.
11 Там же.
12 Там же.
13 Карнап Р. Философские основания физики. Введение в философию науки. С. 313.
14 Там же. С. 43.
15 Поппер К. Дарвинизм как метафизическая исследовательская программа. С. 39–49.
16 Карнап Р. Философские основания физики. Введение в философию науки. С. 267.
17 Там же. С. 50.

Часть II. Схема или реальность

«Метафизическая исследовательская программа»
 Такое определение дарвинизму дал в середине 1960-х годов философ-неопозитивист Карл Поппер (прим. 1). Суть научного метода и вообще научного прогресса заключается в проверяемости научной теории. Шаг вперед наука делает тогда, когда обнаруживаются факты, фальсифицирующие, опровергающие принятую теорию. Для науки в целом это прогресс, поскольку опровержение старых теорий приводит к выдвижению новых, также требующих подтверждения фактами. Если с этих позиций рассмотреть эволюцию, то сразу станет ясно, что, в отличие от любой другой чисто научной теории, она не предназначена для опровержения. Скорее она претендует на статус «эволюционистской логики», чем «рабочей гипотезы». Но законы логики виртуальны, это законы мышления, они априорны и метафизичны, они ничего не сообщают о реальном устройстве физического мира. 

Поппер — горячий сторонник дарвинизма. Он был уверен, что эта метафизическая теория бесценна для науки. Но разве теистический «разумный проект» эволюции менее метафизичен, чем атеистический? Оба в равной степени могут (или не могут) «быть подвергнуты критике и улучшению» (2), оба «предлагают окончательное решение» (3). Итак, теория эволюции относится к области ничем не подкрепленных гипотез, а попросту говоря, к области веры. Это еще раз подтверждает довольно часто встречающийся тезис о том, что дарвинизм — это разновидность религии (4). Разумеется, Карла Поппера меньше всего можно заподозрить в симпатиях к религиозному мировоззрению. Не случайно вместо «эволюционизма» он всегда употребляет термин «дарвинизм», с которым никак уж не свяжешь «разумный проект» управляемой Богом эволюции. Действительно, дарвиновская метафизика скорее атеистическая, чем религиозная.

Философам, понимавшим, что дарвинизм в своей основе мотивирован атеистической верой в то, что Бога нет, Поппер приводил в качестве аргумента научную продуктивность дарвинизма, хотя, как поправил его один из учеников — Томас Кун (1922–1996), эволюционные теории в биологии были популярными и у додарвиновского поколения биологов (5).

Кун считал, что революционность дарвинизма не в идее эволюции, а в отказе от «разумного проекта» эволюции, то есть от понимания эволюции как целенаправленного процесса, при котором «идея» о человеке и о современной флоре и фауне должна была присутствовать с первого творения жизни, возможно, в мыслях Бога (6). Именно к «разумным эволюционистам» Кун относил Ламарка, Чемберса, Спенсера и немецких натурфилософов. Их эволюционизм, как бы мы сегодня сказали, был теистическим, то есть все они верили в эволюцию как «разумный проект» Бога. Но не только они.

Еще в XIII веке Альберт Великий, католический богослов, занимавшийся также алхимией, называл трансмутацией переход одних видов в другие (7). В естествознании XVII–XVIII веков, энергично перенимавшем методы эмпирической науки, эволюционные представления вообще сделались почти общепризнанными. Эволюционистами были англичане Джон Рэй (1627–1705) и Роберт Гук (1635–1703), немец Вильгельм фон Лейбниц (1646–1716), француз Бюффон (1707–1788).

Факт изменчивости, особенно в микробиологии, научного наблюдения одинаково признают и ученые-эволюционисты (верующие и неверующие), и те, кто эволюцию вообще не приемлет. Поэтому «изменчивостью» преимущества нетеистической эволюции не обосновать. Решающий аргумент Поппера всё же идеологический: преимущество дарвиновской теории он видел в том, что она «была первой нетеистической, убедительной теорией». Правда, при этом неясным остается вопрос, а почему, собственно, «теистическая» изменчивость организмов для науки менее продуктивна, чем «нетеистическая»? Ведь изменчивость — это не следствие дарвиновского эволюционизма, но, наоборот, наблюдаемое явление, послужившее одной из предпосылок Чарльзу Дарвину для формулирования эволюционной теории. Совершенно очевидно, что принятие как теистической, так и атеистической эволюции происходит по вненаучным, внефилософским и внелогическим основаниям. По тем основаниям, по которым человек предпочитает верить в то, что Бог есть, или в то, что Его нет.

Какая программа у эволюции?
Карл Поппер назвал дарвинизм исследовательской программой. Разумеется, он как позитивист рациональной структурой признавал лишь теорию Дарвина, но никак не саму биологическую жизнь, возникшую, как он считал, по воле случая и лишенную какого-либо разумного замысла. Однако оправданно ли случайный результат естественного отбора называть эволюцией? Ведь эволюция, то есть идея «развертывания» биологической жизни, по определению предполагает нечто, что может быть развернуто, — некий первоначальный план. Этот вопрос был поставлен американским теоретиком науки Томасом Куном, развившим социологические идеи Поппера о научном сообществе (8). Для позитивиста существование подобного «предначертанного» плана в принципе не научно, поскольку он не верифицируем научными методами наблюдения. Но, с другой стороны, развертывание жизни без всякого плана также не является «наблюдаемым», следовательно, эволюция вообще неверифицируема.

Томас Кун подчеркивал, что парадигма Дарвина изначально ориентирована на мировоззрение, а не на подтверждение фактами. Дарвин прекрасно понимал, что сами по себе природные факты не связаны напрямую с их интерпретацией, которая может быть как эволюционистской, так и антиэволюционистской. Это уже дело, как он писал, «убеждения в истине», которое метафизично по определению.

Томас Кун не сомневался в неустранимом изъяне дарвиновской парадигмы: «Что могли означать понятия “эволюция”, “развитие” и “прогресс” при отсутствии определенной цели? Для многих такие термины казались самопротиворечивыми» (9). Действительно, и развитие, и прогресс неизбежно предполагают некую заданность, предначертанность, программу. Между тем главное достижение Дарвина состояло именно в «естественном отборе», то есть в «объективном» факторе, позволяющем из научной модели устранить Божественное вмешательство. Но, как показал Кун, ни Дарвин, ни Поппер до конца не выдержали неумолимой логики позитивизма. Ведь если нет цели, то и не может быть ее развертывания, то есть эволюции. Из понятия эволюции всё равно не искоренить додарвиновской библейской метафизики! Идея разворачивающейся биологической эволюции навсегда останется сплавленной с библейским «разумным проектом» развития жизни.
Всё это говорит о том, что эволюционная идея может быть совершенно органично воспринята верующими учеными, для них эволюция может стать реально происходившим развертыванием Божественного замысла. А вот атеистами тот же эволюционизм может быть только терпим. Для них он не более чем «ситуационная логика», то есть логическая схема, принятая из соображения удобства, наподобие мнемонического «правила буравчика» в электротехнике.

Эволюционная ловушка
В четырехсотлетнем развитии новоевропейской науки эволюционизм всего лишь один из эпизодов. Но это ключевой эпизод, закрепивший смену сразу двух парадигм, методологической и идеологической. Методологически наука от одномерной объяснительной теории перешла к повсеместному выявлению исторического генезиса. Идеологически от христианской метафизики, в лоне которой наука возникла, она перешла к метафизике агностической и атеистической. Не секрет, что приход позитивистской парадигмы был мотивирован в основном именно идеологически. То есть к поиску объективных факторов, управляющих физической и социальной природой, некоторых ученых побуждало стремление во что бы то ни стало скрыться от всевидящего ока Бога.

В XIX веке дарвиновский «естественный отбор» казался вполне объективным двигателем эволюции, делающим ненужным Бога и Его провидение. Но позитивизм XX века признал, что любая попытка навязать реальности упорядоченность, свойственную нашему мышлению, — метафизична. Эволюционизм не исключение. Так неопостпозитивизм пришел к отрицанию науки как инструмента, в самом деле приносящего знание о реальной природе. Это был позитивистский акт самоотрицания науки, которая стараниями Карла Поппера и Томаса Куна свелась к социологии, заведомо не претендующей на большую истинность выводов, чем позволяет статистика.

Структуру новоевропейского научного метода детально проанализировал Курт Хюбнер (род. 1921). Теория действительно не вырастает из наблюдаемых фактов, как полагал в начале XVII века основатель современного научного метода Френсис Бэкон, но, напротив, предопределяет их. Экспериментальная проверка теории также не может быть от нее независимой. Помимо теории и фактов, на которых она построена, научный метод в действительности включает в себя еще принципы, по которым формулируется теория, подбираются и проверяются факты. Эти принципы прямо никак не связаны ни с теорией, ни с данными опыта, на которые она опирается. Они априорны и зависят лишь от мироощущения и общей культуры исследователя. Теорию и правила ее формирования, совершенно независимые от нее, Хюбнер объединил в «метатеорию», составные части которой в отдельности метафизичны и субъективны. В целом метатеория образует систему современного научного метода, который всё же способен приносить пусть относительные, но всё же объективные знания о физическом мире (10).

Дарвиновский проект не может претендовать на статус даже метатеории, он полностью метафизичен. Но для нас гораздо важнее то, что эволюционная теория Дарвина — это триумф исторического подхода в науке XIX века, при котором главный интерес составляет не «устройство», а «происхождение» и развитие любого предмета научного изучения. То, что естественные науки начинаются с генезиса своего предмета, для сегодняшних богословов уже мало о чем говорит. Но не надо забывать, какое смятение верующим принесла наука на рубеже XVIII–XIX веков. Механицизм Декарта и Ньютона описывал ведь еще неизменяемую и статичную вселенную; вопрос об ее происхождении просто не ставился, поскольку это компетенция Библии. На смену Ньютоновой парадигме науки пришли космогонические гипотезы (11). Среди них первой не натурфилософской, а основанной целиком на физике Ньютона, была гипотеза образования (то есть истории!) Солнечной системы Лапласа (12) (1796). Даже Наполеон был удивлен, когда в его двухтомном «Изложении системы мира» не нашел упоминания Творца. Ответ ученого императору стал афоризмом XIX века: «Сир, я не нуждался в этой гипотезе».

Новая парадигма науки тогда еще содержала в себе определенный вызов традиционной библейско-христианской вере. Но богословы и к нему были готовы. Еще за три года до бестселлера Дарвина вышла книга геолога Хью Миллера (1802–1856) (13), в которой тот согласовал библейское повествование о творении мира с геологической наукой. Визионерская гипотеза Миллера изложена, например, Лопухиным в Толковой Библии (14). Богословы без особого вреда для своей веры приняли «естественный отбор» в качестве пути, по которому Бог осуществил сотворение Им мира. Но дарвинизм уже стал ловушкой для тех, кто хотел хоть сколько-нибудь правдоподобно обосновать свое неверие.

Радикальный неокреационизм
В отличие от позитивистов, верующие ученые к биологической эволюции способны отнестись как к реальности, то есть как к действительному пути, по которому Бог провел сотворение жизни на земле. Они готовы согласиться и с эволюцией, и даже с естественным отбором, не признают они лишь его атеистическую интерпретацию. Что касается собственно эволюции, то как до Дарвина, так и после него христианские богословы с легкостью допускали, что творение Богом жизни могло носить характер эволюционных трансмутаций. Только в 70-е годы XX столетия среди верующих ученых определенное распространение получило движение креационистов (от лат. сreatio — сотворение), или неокреационистов (15).

Началось оно в США среди протестантских фундаменталистов (16) и основывалось на буквальном прочтении Шестоднева. Неокреационизм 60–70-х годов XX века, несомненно, был инициирован трудами неопозитивистов. Благодаря им открылась наивность прежних парадигм науки механистической и исторической, поскольку в них опыт считался объективным подтверждением теорий. Их общий вывод тот, что «фактами нельзя ни обосновать, ни опровергнуть теорию. И принятие, и отвержение теории связаны с внеэмпирическими решениями» (17). Философы-неопозитивисты показали также, что современный научный метод базируется на неустранимом метафизическом фундаменте.

Этим не могли не воспользоваться американские креационисты. Ни на йоту не погрешив против «ситуационной логики» Поппера, они на том же метафизическом фундаменте выстроили собственную альтернативную креационную науку. Методологически их новая наука вполне совместима с наукой XVII–XVIII веков, то есть с Ньютоновой парадигмой мироощущения, когда вопрос об истории развития вселенной и всех ее объектов был еще не научным, а богословским. Однако в XIX–XX веках вопрос о происхождении и истории любого предмета прочно вошел в научное исследование. Поэтому даже среди верующих ученых немногие поспешили поменять привычную науку на креационизм. Тем более что концепция разумного проекта — теистической эволюции ничуть не противоречит современной научной парадигме.

Свое объяснение имеет также протестантское происхождение креационизма. Если протестанты с их доктриной «спасения только верою» отказывают человеку в способности к сотрудничеству, к синергии с Богом в деле своего спасения, то тем более им трудно допустить, что неразумная природа содержит в себе внутренние потенции к развитию (18). В последние годы, правда, и в протестантской среде в Америке стали появляться объединения христиан-эволюционистов в противовес организациям креационистов (19).

В конце 90-х годов идеи западного креационизма были восприняты и в России в некоторых православных кругах, связанных с естественными науками, так что даже появилось объединение креационистов (20).

Креационизм или теистическая эволюция?
Движение неокреационизма, в том числе православного, изначально имело миссионерские задачи. Характерно, что степень активности здесь прямо пропорциональна степени «революционности» их заявлений. Неокреационисты с готовностью ввязываются в любой спор, в том числе с христианами — сторонниками эволюции как «разумного проекта». В последнее время на этой почве возникли и внутриправославные споры, хотя на позициях радикального креационизма стоят всего несколько православных богословов (21). Сами они свой креационизм называют «библейским», но он имеет еще название «младоземельный» (Young-Earth Creationism), поскольку его сторонники настаивают на семитысячелетней истории вселенной и нашей планеты. Другие же авторы в креационистских сборниках делают утверждения, полностью корректные в рамках современного научного метода.

Среди них есть публикации, авторы которых оспаривают претензии креационизма называться наукой. С этих позиций, в частности, выступает целый коллектив ученых: «Креационизм как мировоззрение понятен, это позиция большинства верующих христиан, но креационизм как наука, занятая поисками следов творения, весьма сомнителен. Для пояснения этого тезиса зададим простой вопрос: по каким законам протекало творение? Если творение сверхъестественно, то каким образом методами науки, бессильной перед сверхъестественным, можно найти его следы?» (22) «Используя библейские тексты о сотворении мира, можно попытаться построить соответствующую “теорию”. Но такая “теория” не сможет стать доказательством творения Божия, а будет очередным научным мифом, не противоречащим Библии» (23). «Ограничения и допущения неясного характера, которые сознательно вводят креационисты в направление креационной науки, именуемое ими “библейским креационизмом”, свидетельствуют о противоречивости самой креационной науки, которая не может оставаться в рамках науки классического типа (пытаясь соединять научное и ненаучное знание) и, по-видимому, не может развиваться в рамках науки постнеклассического типа как метатеоретическое знание» (24).

Оппоненты у православных креационистов в России есть и среди сторонников разумной эволюции, направляемой Богом. Это не сплоченное движение или организация, а просто верующие ученые, которые больше заняты своими исследованиями, чем распространением тех или иных идей. К чести церковной позиции, на этот счет надо заметить, что к официальным церковным изданиям, таким как ежегодник «Богословские труды», который выпускается с 1961 года, пока что допущены только эволюционисты (25).

Философский аспект христианского эволюционизма
Сегодня поиски согласования науки и веры потеряли смысл, хотя кое-где богословы еще «сражаются с ветряными мельницами». Найти пути совмещения научных теорий с библейским мироощущением действительно представлялось жизненно важным, но только в рамках «историко-эволюционной» парадигмы науки, которая благополучно прожила весь XIX век и тихо скончалась к концу XX века. Ушедшая парадигма во всяком случае требовала исключить из исследовательской методологии все иррациональные и метафизические аргументы как неподвластные науке. Поэтому, появись в то время «научный креационизм», он полностью выпал бы из ее рамок. Он воспринимался бы странным методологическим оксюмороном, пытающимся соединить не связываемые между собой компоненты: веру в откровение и аргументацию, построенную по законам науки.

Собственно, и сегодня неокреационизм не кажется чем-то невозможным только для тех, кто сознает, что живет уже в эпоху постисторицизма, постэволюционизма и постпозитивизма, попросту говоря, в эпоху постмодерна. Те же, кто еще не осознал этого, дико озираются на креационистов: «как это вообще возможно в наш век»? Но в том-то и дело, что уже в прошлом веке позитивисты признали эволюцию «метафизической исследовательской программой», а это означает «похороны» не только эволюционизма, но и целиком всей позитивистской парадигмы науки, с которой он был непосредственно связан.

Уход со сцены позитивистской веры в доказательную силу науки — это головная боль также и для христианских эволюционистов. Для «конченых» позитивистов разочарование даже не столь болезненно: «Ничего не возможно доказать? Будем довольствоваться статистикой». А как быть ученым, уверенным, что Бог именно эволюционным путем сотворил мир? Ведь верующий по определению верит в истинность того, что утверждает. Как им доказать свою правоту? Это не праздные риторические вопросы, а реальные проблемы, которые вынуждены решать сегодняшние православные эволюционисты.

Какие аргументы наука предоставляет христианским эволюционистам
Если эволюция не факт, но лишь метафизическая интерпретация наблюдаемых фактов, то для сколько-нибудь научной интерпретации здесь, в самом деле, не остается других методов, как только те, что применяются, например, в исторической науке. В таком случае аналогом эволюционной схемы (кто от кого, когда и как произошел) становится историческая хронология событий, а аналогом геостратиграфических наблюдений — вспомогательные исторические дисциплины, такие как археология, нумизматика, сфрагистика… Ведь в реальности в историю попадают только письменно зафиксированные события. Археологические слои без текстуальных памятников не обогащают событийной канвы истории! Бесписьменные культуры по определению доисторичны, поскольку хранят такое же молчание, как и окаменевшие живые организмы. Доисторическим останкам людей, конечно, можно придумать имена, причины и ход военных кампаний, в которых они участвовали. Но это будет уже не исторической наукой, а беллетристикой.

Попробуем расширить аналогию за счет письменных памятников, которые полноценно наполняют историю. С ними также колоссальная проблема. Еще в 1829 году протестантский теолог и философ Фридрих Шлейермахер назвал ее «герменевтическим кругом» (26). Суть «круга» в невозможности исчерпывающего понимания историком своего предмета. Каждая историческая деталь правильно может быть понята только из целого контекста, а тот в свою очередь состоит из таких же неизвестных деталей. В реальности историк может бесконечно проходить по этому кругу и таким путем расширять контекст познанного. Но никогда он не может быть уверен, что понял всё абсолютно адекватно. С конца XIX века усилиями Дильтея, Гуссерля, Хайдеггера, Гадамера развивалась философская герменевтика, противопоставившая логическому объяснению некое интуитивное понимание.

Удовлетворит ли аргумент от понимания нынешних защитников «теистической» эволюции? Соответствует ли он тем требованиям научной доказательности, которые для них остаются нормой?

Судьба эволюционизма и науки
Стремление христианских эволюционистов опереться на науку вполне понятно. Ведь сама новоевропейская наука только и могла возникнуть в лоне христианского мироощущения (27) и поначалу была даже чем-то вроде христианской космологии, поскольку до XVI века (да и после!) христианство так и не разработало собственного учения о природном мире. (Причины понятны: христианство всецело обращено к жизни будущего века, мир сей для него лишь промежуточная цель.) Тем не менее наука с ее опорой на опытное подтверждение всякой теории для христианства сделалась мощнейшим оружием против оккультизма и магии.

Другое дело, что в конце XVIII века наука сменила идеологическую парадигму, а в конце XX века беда пришла уже в саму науку. «Образовалось множество “академий” и “научных обществ”, которые обрели полную свободу проповедовать и внед-рять в сознание людей любые фантастические воззрения, никак не сообразуясь с выработанными наукой принципами и установленными законами» (28). В 1998 году при Российской академии наук была даже создана комиссия по борьбе с лженаукой. О том, какое изменение произошло в сознании обывателя, и говорить не приходится: «Почти два десятилетия СМИ рассказывают россиянам об астрологии, хиромантии, нумерологии, магии, гаданиях, йоге, чакрах, реинкарнации, биополях, аурах, инопланетянах, “учителях” космоса и т.п.» (29) Сегодня наукоемкие технологии всё глубже проникают в жизнь людей и в то же время наука всё меньше ценится как инструмент истины, да и истина перестает быть ценностью…

Кто сегодня заинтересован в поддержке престижа науки? Одни академики, да с ними только лишь христианство, поскольку для него наука — естественный союзник в борьбе против неооккультного потопа. Если научные дисциплины с префиксом «био-» не совместимы с колдовством и магией, то что остается? Каков выбор? Неопозитивизм уже дискредитировал себя, это он девальвировал научный метод, лишив его статуса инструмента, добывающего реальные знания о мире. Остается либо «научный креационизм», вычеркивающий двухсотлетний историцизм из научного метода, либо «теистический эволюционизм», относящийся к эволюции как к реальности Божественного Промысла. Но понимают ли это академики?

ПРИМЕЧАНИЯ:
1 Поппер К. Дарвинизм как метафизическая исследовательская программа // Вопросы философии. 1995. № 12. С. 39–49. http://www.keldysh.ru/pages/mrbur-web/philosophy/popper/popper6.htm.
2 Поппер К. Дарвинизм как метафизическая исследовательская программа // Вопросы философии. 1995. № 12. С. 39–49. http://www.keldysh.ru/pages/mrbur-web/philosophy/popper/popper6.htm.
3 Там же.
4 Чайковский Ю.В. От жажды умираю над ручьем, или Новое в теории эволюции // Наука и жизнь. 2007. № 2. См. также: www.nkj.ru/archive/articles/9026/.
5 Кун Т. Структура научных революций. С вводной статьей и дополнениями 1969 г. М.: Прогресс, 1977. С. 224.
6 Там же. С. 224–225.
7 Лункевич В.В. От Гераклита до Дарвина. Очерки по истории биологии. М.: Учпедгиз, 1960. Т. 1, 2.
8 Кун Т. Структура научных революций. С вводной статьей и дополнениями 1969 г. М.: Прогресс, 1977. С. 224.
9 Там же.
10 Xюбнер К. Критика научного разума / Пер. с нем. М., 1994. Ч. 2. Гл. 13. П. 10 «Отношение между априорным и апостериорным». http://www.bibliotekaonline.com/default.aspx?Page=630.
11 Гипотезы Сведенборга (1732), Канта («Allgemeine Naturgeschichte und Theorie des Himmels», 1755).
12 Laplace P.-S. de. Exposition du système du monde (1796). Paris: Bachelier, 1836 // Réédité dans la collection Corpus des œuvres de philosophie en langue française. Paris: Fayard, 1984. Лаплас П.-С. Изложение системы мира. Л.: Наука, 1982.
13 Miller H. The testimony of the rocks; or, Geology in its bearings on the two theologies, natural and revealed. Boston, 1857.
14 Толковая Библия / Под ред. А.П. Лопухина. СПб., 1904. Т. 1. С. 6.
15 Термин, прозвучавший на XV Международных образовательных Рождественских чтениях в 2007 г. в Москве и поддержанный протоиереем Леонидом Цыпиным, автором фундаментального экзегетического труда, посвященного первым трем дням творения. Цыпин Л., прот. Вселенная, космос, жизнь — три дня творения. Киев: Пролог, 2008. С. 194–195.
16 См., например: Кураев А., диакон. Может ли православный быть эволюционистом? // kuraev.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=47; Цыпин Л., свящ. Так чем же являются дни творения. Центральная проблема экзегетики Шестоднева. Киев, 2005. С. 50; Дамаскин (Христенсен), иером. Иеромонах Серафим (Роуз) как выразитель святоотеческого отношения к вопросу об эволюции // Православное осмысление мира. М., 2005. Вып. 1. С.75.
17 Xюбнер К. Критика научного разума / Пер. с нем. М., 1994. Ч 1. Гл. 3.П. 4 «Строго эмпирическими могут быть только метатеоретические предложения». http://www.bibliotekaonline.com/default.aspx?Page=630
18 См.: Кураев А., диакон. Может ли православный быть эволюционистом? // kuraev.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=47.
19 См.: Борисов М. Христианство и эволюция // grani.ru/Society/Science/p. 118025.html.
20 Среди различных изданий, выходящих по материалам Рождественских чтений, есть и выпускаемые неокреационистами. См.: Православное осмысление мира. Вып. 1. М., 2005; Вып. 2. М., 2006; Вып. 3. М., 2007; Вып. 4. М., 2008.
21 В частности: свящ. Константин Буфеев, иером. Дамаскин (Христенсен), свящ. Даниил Сысоев (†2009), Н.Ю. Колчуринский.
22 Неделько В.И., Прудников В.Н., Хунджуа А.Г. Эволюционизм с точки зрения точных наук // Православное осмысление мира. М., 2006. Вып. 2. С. 205.
23 Неделько В.И., Хунджуа А.Г. Наука и религия — проблемы взаимоотношений // Православное осмысление мира. М., 2008. Вып. 4. С. 246–247.
24 Жохов Валентин, свящ. О достоверности христианского эволюционизма и креационной науки // Православное осмысление мира. М., 2008. Вып. 4. С.109–110.
25 См.: Соколов Сергий, диакон. Эволюция и креационизм // Богословские труды. М.: Издательский совет Русской Православной Церкви, 2005. Вып. 40. С. 355–367.
26 Шлейермахер Ф. Академические речи 1829 года. М., 1987.
27 Первым об этом заговорил «отец» французского постмодерна Александр Кожев: Kojève A. L’origine chrétienne de la science moderne // Mélanges Alexandre Коуré. Paris: Hermann, 1964. Vol. II «L’aventure de l’esprit». P. 295–306.
28 Рубинов А., академик. Наука и общество // Советская Белоруссия. 2006. № 233 (22 643). www.sb.by/article.php?articleID=55642.
29 Из письма архиепископа Никона генеральному директору Первого канала К.Л. Эрнсту // sektoved.ru/news.php?art_id=88.

Протоиерей Михаил Дронов — клирик Берлинской епархии Русской Православной Церкви, настоятель общины Свт. Николая во Фрейбурге, Брейсгау, руководитель Международного центра по изучению Библейской и патристической традиции, кандидат богословия (МДА).

"Журнал Московской Патриархии", №№ 1-2, 2011.